Провинциальные истории. Театр как цирк, или Екатеринославские театральные курьёзы.

Екатеринославу как городу провинциальному до Москвы, конечно же, было далеко. Здесь всё отличалось захолустной скромностью: и жизнь, и люди, и развлечения, и страсти. Подобных московским семейных сцен в местных культурных учреждениях не наблюдалось, но и тут вовсе без скандалов и курьёзов дело не обходилось.

«Наши театральные сезоны очень неудачны. Злая ирония судьбы. Все они заканчивались скандалами», — констатировало зимой 1910 года другое местное издание — газета «Приднепровский край», издаваемая на деньги екатеринославского купца Мины Копылова.

Сначала весь Екатеринослав узнал о том, что в городском суде разбирается дело артистки Львовой и антрепренёрши Боярской. (Антрепренёр — слово старое, но только недавно вернувшееся в лексикон наших соотечественников — владелец, арендатор, содержатель частного зрелищного предприятия).

Так случилось, что выше упомянутая артистка заболела. Поправив пошатнувшееся здоровье, она пришла в театр, но вместо поздравлений с выздоровлением и радости по поводу возвращения в строй её ожидало холодное и даже жестокое заявление работодательницы о том, что из её, артистки Львовой, зарплаты удержан штраф в размере 50 рублей — нечего, мол, так надолго без предупреждения пропадать.

Вопреки расхожему мнению, что все артисточки глупы, Львова отличалась умом и сообразительностью. Свою внезапную болезнь она удостоверила у доктора, о чём получила соответствующую справку с полагающейся подписью. Вместо того, чтобы просто показать справку Боярской и закончить на том дело, Львова предъявила антрепренёрше иск «за неправильно взысканный штраф», вероятно, надеясь не только вернуть обратно свои деньги, но и добиться компенсации за нанесённый ей моральный вред.

Долгой тяжба не была. В суде Боярская сразу признала, что штраф наложен неправильно, деньги пообещала возвратить, но попросила Львову никому в труппе об этом не рассказывать — «для поддержания дисциплины». Судья присудил взыскать с Боярской в пользу Львовой штраф и судебные издержки.

Не успели забыть об этом скандале, как последовал другой.

В Зимнем театре (стоявшем на месте нынешнего театра им. Максима Горького) готовилась постановка оперы Доницетти «Лючия и Ламермур», в которой, по замыслу антрепренёра Келлера, должны были петь две примадонны — местная госпожа Боброва-Пфейфер и гастролирующая госпожа Ван-Бранд. Однако накануне первой репетиции последняя заявила антрепренёру:
— Если Боброва будет петь, я петь не буду.
А затем, чтобы быть более убедительной, пошла и дальше:
— Даром петь буду, лишь бы Боброва не пела!
Не платить гонорар приглашённой «звезде» антрепренёру было только на руку — и он снял Боброву-Пфейфер с постановки.

«Если бы Ван-Бранд была действительная, а не раздутая знаменитость, то вряд ли ей было бы нужно прибегать к таким приёмам. А приём — некрасив, — позже прокомментировал этот инцидент «Приднепровский край». И дальше: — Вероятно, госпоже Ван-Брант соперничество госпожи Бобровой-Пфейфер показалось слишком опасным… А вдруг на долю Бобровой выпали бы все аплодисменты, а гастролёрше ничего? Положение было бы критическое».

Ван-Брант добилась монополии на аплодисменты, но не добилась абсолютного обожания публики. На её беду, в зале находился критически настроенный журналист, не замедливший поделиться с читателями своими отнюдь не восторженными впечатлениями от постановки.

«Партия Лючии очень трудна в вокальном отношении: изобилие в ней всевозможных пассажей, трелей и других технических трудностей требует от исполнительницы идеальной школы и доведённой до совершенства, гибкой и подвижной колоратуры [как тут не восхититься музыкальной образованностью провинциального корреспондента ?!]. Госпожа Ван-Брант не удовлетворяет полностью этим требованиям.

Кроме того, в первых двух актах артистка заметно небрежничала, комкая подчас целые фразы. Спела эффектно только в последнем акте. Играла с подъёмом, но, как всегда, прибегая к излишним жестам и позам…

Что же касается госпожи Бобровой, то я думаю, что для неё поступок госпожи Ван-Бранд — только лишний плюс…»

Не всё было ладно и с детским репертуаром Зимнего театра. На страницах «Приднепровского края» читаем заметки язвительного журналиста: «Бедные дети! Они так хотели увидеть «Синюю птицу», они её и увидели — как только спустился занавес. Рядом с другими рекламами, она победоносно сидела на пишущей машине «Адлер». Правда, она была чёрного цвета, но она ведь могла и полинять.

Если реклама так победоносно царит на занавесе, то почему не перенести её и на рампу? Выходит, например, один герой, а на нём надпись: «Покупайте сахар в магазине такого-то» или «Обратите внимание на вкус хлеба пекарни такой-то». Тогда соединение приятного с полезным было бы более полезным. Но есть ли реклама назначением театра?»

Можно только догадываться, что произошло бы с этим, можно сказать, борцом за чистоту искусства, попади он в наше время…

Однако не всё так плохо было на екатеринославской сцене. К примеру, в сентябре того же 1910 года перед публикой, собравшейся в Зимнем театре, с успехом выступил Федор Шаляпин, артист, известный не только своим талантом, но и своим нелёгким характером.

Накануне его приезда в Екатеринослав местные читатели газет узнали, что в Большом театре во время оперы «Русалка», в которой был задействован и Шаляпин, произошёл довольно крупный скандал. Что-то в действиях дирижёра не понравилось Фёдору Ивановичу, он рассердился и в антракте, не дожидаясь окончания спектакля, вышел из театра и уехал домой. «Дирекция театра, конечно, подняла тревогу. Поехали к Шаляпину на квартиру и с большом трудом уговорили вернуться в театр и довести до конца партию в опере».

Партию-то Шаляпин до конца довёл, но более оставаться в труппе Большого не захотел. Заявив, что он расходится «принципиально во взглядах на постановку дела с дирекцией Императорских театров», артист покинул сей храм искусства, невзирая на пункт в контракте о том, что в случае «досрочного оставления им труппы» он вынужден будет уплатить 25 тысяч рублей неустойки.

Что же касается екатеринославского выступления Шаляпина, то оно было выше всяких похвал. В афишах указывалось, что знаменитый артист исполнит 5 песен, но на самом деле он спел около 20. Газеты отметили, что господин Шаляпин «был любезен и предупредителен. Пел с подъёмом, всецело завладел вниманием публики. Голос артиста не только по-прежнему по-юношески свеж, но ещё обогатился новыми тембрами. Публика не осталась в долгу у артиста: такого триумфа, таких оваций, наверно, не видел в своих стенах театр».